|
Наедине со Смертью
|
|
| Айринус | Пятница, 01.07.2011, 17:56 | Сообщение # 1 |
Постов: 49
| Название: |Наедине со Смертью|
Фэндом: |“ориджинал”|
Автор: |Айринус|
Рейтинг: |PG-13|
Жанр: |рассказ, драма|
Статус: |закончен|
Размещение: |с разрешения автора, пожалуйста|
Комментарий: |Место действий: Москва-Афганистан|
И только кошачьи хвосты вездесущи...
Отредактировано Айринус - Пятница, 01.07.2011, 18:37 |
| |
| |
| Айринус | Пятница, 01.07.2011, 17:56 | Сообщение # 2 |
|
Постов: 49
| Я знал, что, в конце концов, они узнают. Конечно, знал. Сначала они начнут догадываться, замечать, что я слишком давно не встречаюсь с девушками, и слишком близко стою к Димке, когда мы вдвоем курим на балконе. Потом им покажется странным, что я решил переехать куда-то от них, а затем, что слишком часто начал звонить от Димы. А потом, по воле случая ли, или же по воле неба, я забуду отключить разговор, и мама услышит мое привычное обращение к Диме: «неутомимая секс-звезда». Это было слишком, да, я понимаю. Но я не знал, что это услышит мать, что далее она передаст это отцу совершенно безэмоциональным, нетвердым голосом. И в последствии семейного собрания меня изгонят из партии… Из семьи. Потом мать будет много плакать и жалеть, что поделилась с отцом, отец начнет закладывать и больше пропадать в своей военной части, а двери дома для меня навсегда закроются.
Это сказалось на мне слишком сильно, даже неожиданно сильно. Я как будто потерял ниточку, связывающую меня со всем миром, как будто второй раз кто-то перерезал пуповину. Дима старался, он мучился, глядя, как я проваливаюсь все глубже в себя. Он не виноват, в том, что я начал огрызаться, меня начало бесить его присутствие. Мне нужно было принять отсутствие семьи, то, как я за одно мгновение вдруг стал сиротой. Дима мешал, он не хотел потерять меня.
Затем призыв. Друзья незнающие ожидали, что папа обо мне позаботится и определит куда-нибудь в свою часть. Знающие же ожидали, что в графе сексуальная ориентация я напишу правду, освобождающую меня от службы. В их числе был и Дима. Он замер и как будто вытянулся, так всегда было, когда он чему-то страшно удивлялся, а я лишь равнодушно дернул плечом, бросая слова как щебень: «…меня определили в пехоту, через три дня в Афган». И мне было действительно жестоко все равно, что он чувствовал. Ночью, перед тем как заснуть, на самой грани, я слышал глухие всхлипы.
Дима собирал меня молча, прозванивал знакомых солдат, спрашивал, что необходимо, узнавал какие-то правила поведения, уставы, пытался всучить мне чей-то написанный от руки русско-афганский словарь. А я уже отсутствовал. Димка отходил для меня на задний план, он растворялся в прошлом.
Знакомый до боли подъезд. Я не был здесь два года. Поднимаюсь по лестнице. Уже в военном. Вот соседка Дарья Ивановна, узнала меня, распахнула глаза широко, да так и осталась стоять. Я, скрипя сапогами, продолжал подниматься к родителям, вернее к матери. Ведь для отца я больше не существовал.
У матери глаза стали такими же, как у Димы три дня назад. Она прижала руку к губам. Я молча обнял её. Но все было как-то торопливо и неловко. Мне хотелось поскорее уйти, план созрел почти сразу, как только я услышал, куда меня определят. Одна из самых горячих точек. Великолепный шанс невинно умереть. Добровольная смерть в бою – замаскированный суицид. Никто не поймет, никто не будет винить себя, его, никого… Бросил взгляд на отца, он сидел в кресле, на спинке которого висел его темно-зеленый пиджак с погонами. Читал газету, делая вид, что нет плачущей жены:
— Сережа, Сережа, куда же ты, Сережа?…
— В Афган…мам…на три года.
И снова такие же глаза, расширенные ужасом. Обнял последний раз и выскользнул в двери. Слышал за спиной: «…Сережа, мальчик мой…Сереееежа…»
На вокзале много провожающих и много солдат. Почти у всех убитые лица, а я чувствую внутри радость, предвкушение. Скоро-скоро я буду свободен. Дима молчит, бледный как приведение, черные локоны лишь оттеняют эту бледность. Я спокоен, но я чувствую, как он готов сорваться. И все же я должен… Вытаскиваю конверт, протягиваю Диме. Он поднимает на меня глаза, непонимающие, автоматически берет письмо в руки.
— Слушай внимательно. Когда я умру…
— Нет, - резко шепчет он, - нет, нет.
— Послушай, - сквозь зубы рычу я, - когда придет похоронка, ты отдашь это письмо отцу.
— Нет, нет, нет, - продолжает он повторять, мотает головой. Я беру его за плечи, встряхиваю. Он смолкает как сломавшийся магнитофон. На глазах слезы.
— Ты сделаешь это?
— … - он молчит.
— Ты сделаешь это? – спрашиваю я громче и мне плевать на всех, кто может нас слышать и видеть.
Дима вздрагивает. Быстро кивает. Я больше не могу видеть его. Чувство отвращения и жалости сворачивается в клубок где-то у сердца. Я поднимаю сумку на плечо.
— Спасибо, - снова слово как камень. Ухожу.
Я не оглянулся, с первым шагом от Димы я неожиданно отдалился от него на целую бесконечность. Нас разделила смерть. Я шел к поезду и знал, это мои первые шаги к смерти. В её ледяные объятия…
Но наша встреча откладывалась. Афганистан встретил жаркими днями и морозными пустынными ночами. Два года я нарывался на пули, два года вел странную переписку с Большой землей. Дима писал мне часто, несколько раз в неделю, я отвечал раз в месяц, что де, пока жив, но не жди. Я не чувствовал вины, и не мог даже предполагать сколько литров слез стоили Диме эти два с половиной года.
Перестрелки, взрывы, марш-броски. Я привык щуриться, затягиваясь, привык скользить глазами мимо людей, танков и гор, куда-то во вне. Мне казалось, что все догадались кто я и зачем я здесь. Во всяком случае, ко мне не приставали, а если и пробовали - получали в зубы. Я не боялся, я слишком сильно хотел умереть. Но не получалось. Мне везло. Пули свистели над головой, но даже не задевали. Я шел по самой грани, но казалось, этого было недостаточно.
Встреча со смертью случилась внезапно. Откуда я не ожидал её на тот момент. Помню все как в фантасмагорическом сне. Нас окружили. Взрывы и выстрелы. Перевернутые грузовики. Всего два экипажа, нас убивали и мы убивали. Мне удалось прорваться к укрытию, я стрелял из-за насыпи, упиваясь азартом, когда услышал позади себя, почти над ухом ясный щелчок. Палец мой, казалось вечно застывший на курке, онемел. Я медленно повернулся. На меня смотрели черные глаза. Совершенно черные. С поволокой. Безбородое молодое лицо афганца, запыленный чурбан и новенький калаш в руках, дулом направленный на мою голову. Я вздохнул. С легкостью. Смерть, наконец, нашла меня. Я повернулся к врагу всем телом, откинул оружие, расправил плечи, почти улегшись на холм, за которым прятался. Я был готов. На миг промелькнуло бледное лицо Димы. Я все-таки вспомнил о нем перед смертью…
Афганец медлил. Его глаза буравили меня, я почти ощущал это физически. Тем временем перестрелка прекратилась, тихо сошла на нет. К моему убийце подошли еще двое. Ничего не сказали, только посмотрели на него, потом на меня, один из них сплюнул в сторону, затем они ушли.
— Вставай, русский, - произнес афганец почти без акцента. Я встал, не желая ничего понимать. Пусть делают что хотят, мне было все равно.
— Иди, иди, - он указал автоматом туда, куда ушли эти двое. Я послушно зашевелил ногами. На перевернутые машины как вороны слетелись солдаты воинствующего народа. Мы везли испорченный инвентарь, поэтому без особого сопровождения, да к тому же танки и броневики нужны были сейчас в другом месте, и гораздо сильнее, чем для дырявых касок и прохудившихся ведер. Афганец повел меня мимо, крикнул что-то и к нам присоединились те двое. Они шли за мной как хищники, уверенные и спокойные. Здесь они были в своей тарелке. Я ничего не понимал. Что они собираются делать? Пытать? Допрашивать? Но я обычный рядовой. Офицеры и сержанты погибли и лежат где-то за этими кучами песка. Мы шли долго, было жутко жарко. Афганцы вяло переговаривались, я только не слышал голоса того, что вел меня на мушке. Потом те двое ушли вперед, как только увидели печные трубы. Мы подошли к какому-то аулу.
— Стой, русский, - прозвучала команда. Я остановился. Жутко хотелось пить, пот заливал глаза. Афганец подошел ко мне, его лицо было напряженно, будто он обдумывал сложную задачу. Может он решал, что делать со мной? Только много позже я понял, что у него всегда такое лицо и всегда морщины на лбу, в его голове всегда решалось что-то глобально важное, для него самого. Он обыскал меня, быстро и умело. Нашел нож, взвесил в руке, и сунул за пояс. Указал автоматом на аул. Я двинулся к деревне. Меня посадили под каким-то навесом – благословенная тень – я утер пот. Дышалось тяжело, легкие горели, хотя шли мы медленно. Язык неприятно опух. Афганцу что-то крикнули. Он махнул рукой в ответ. Сунул в мои сухие ладони фляжку. Указал на пацаненка, сидевшего напротив, у вросшей в землю избы.
— Видишь, – голос его был не злым, просто строгим и твердым, - будешь бежать - будет стрелять. Понял?
— Понял, - хрипло прошептал я и кивнул на всякий случай. Афганец что-то сказал парню, звуки перекатывались как камушки в русле быстрого ручья. Он ушел, я, дрожа всем телом, открыл фляжку - в рот полилась тепловатая и все же вода. Чистая, она обновляла каждую клеточку моего организма. Выпив все до капли, я закрутил крышку.
И только кошачьи хвосты вездесущи...
Отредактировано Айринус - Пятница, 01.07.2011, 18:29 |
| |
|
 | |  |
|
| Айринус | Пятница, 01.07.2011, 17:57 | Сообщение # 3 |
|
Постов: 49
| Оглядел её, на блестящем корпусе была вырезана вязью какая-то фраза. Я поднял глаза, парень с детским жестоким любопытством рассматривал меня. И тут я понял. Мысль пронзила меня, как молния пронзает ночь: я в плену. Взят в плен самой Смертью. И она может покончить со мной, когда захочет.
Подул легкий ветер и унес меня прошлого. Я сгорел под этим палящим солнцем, рассыпался в пепел, и этот ветер смешал меня с песком. То, что осталось сидеть здесь, опираясь о забор под навесом, можно было назвать как угодно, но только не человеком. Осталась одна оболочка. Что теперь будет? Мне было все равно.
Ветер так же принес запах дыма. Проснулось чувство голода. Откуда оно у трупа? Но есть действительно хотелось. Я огляделся, посреди аула, на расчищенной маленькой площади был разведен костер, над костром дышал большой котел. Казалось, что в честь пришедших развели этот огонь и готовили теперь на нем как на жертвенном алтаре. Вокруг люди чужого народа, а вот знакомое лицо. Глаза как две пули. Он смотрел на костер, к нему подошел мальчик. Он повернулся к нему всем телом. Мальчик что-то говорил и тряс плечами, а затем неожиданно указал на меня. Я почувствовал его взгляд даже оттуда. Я видел, как он направился ко мне, мальчик за ним. Наверно я зашевелился, потому что парень, напротив, с автоматом как-то напрягся. Афганец подошел ко мне:
— Снимай, русский, - я смотрел непонимающе, - снимай, - снова приказал афганец.
Я вжал голову в плечи. Парень за спиной афганца занервничал еще больше, нахмурился.
Афганец молча наклонился ко мне. Его загорелые руки и длинные пальцы заплясали на моем ремне, расстегивая его. Забрав ремень, он протянул его мальчонке. Мальчик что-то сказала и убежал, радостно сверкая серыми пятками. Я почувствовал каплю пота стекающую с шеи по спине. Смотрел на афганца. А у него было такое лицо, такое странное и решительное, мне показалось, что сейчас он ударит. Но он резко повернулся и ушел к костру.
Я выдохнул медленно, страх постепенно распускал сети. Я остался на два часа наедине с этим парнем, теперь держащим меня на мушке. Я застыдился своего страха, ведь так жаждал умереть, и сейчас жажду. Тогда почему я испугался?
Силы покидали меня, я медленно погрузился в дрему. Сквозь неё звуки проходили жужжанием осенних мух. Разбудил меня тычок в живот. Афганец будил меня стволом калашникова. Перед носом он держал миску с чем-то пахнущим безумно вкусным. Немного мяса на косточке и бульон с чем-то напоминающим кашу.
— Ешь, - только сказал афганец, всунул мне в руки эту миску и занял место парня охранявшего меня. Он сидел там и не отводил от меня глаз.
Солнце стало ниже, ветер - прохладнее. Близился вечер. Возможно, это была моя последняя трапеза, во всяком случае, я не раздумывал. Набросился на еду. После остались только разломанные обглоданные кости. Теперь мне стало еще труднее пребывать наяву. Глаза слипались, и дуло направленное на меня ничуть не мешало желанию спать. Афганец подошел ко мне, взял миску:
— Пошли, русский, - снова ткнул меня калашом. Я встал, пошатываясь, ноги, оказывается, болели. Мышцы ныли. Он проводил меня в какую-то низенькую постройку, вроде хлева. Тут пахло сеном и козьим навозом. На земляном полу повсюду лежала солома. Афганец указал дулом на эту солому. Я послушно сел, потом лег. И мне показалось, что ничто не заставит теперь меня встать. Даже смерть. Но смерть и не собиралась мне больше ничего указывать. Она села рядом, сложив ноги по-турецки, и положила калаш на колени, дулом в мою сторону.
Я лежал на боку, смотрел перед собой. Здесь было холоднее. Солнце село? А я и не заметил. Провалился почти сразу или ворочался сначала – не помню. Спал хорошо, и это было удивительно. Проснулся среди ночи, от холода. Потер плечи, подул на руки и замер, уставившись на афганца. Он смотрел на меня, сидел, не поменяв позы. Глаза блестели в темноте. Где-то заскулила собака и тут же смолкла. Афганец то ли спал с открытыми глазами, то ли просто решил не замечать моего пробуждения.
— Холодно, - сказал я негромко. Не стоило надеяться, что он отреагирует.
— Слышишь? Холодно, - повторил.
— Солома, - ответил он на второй раз, - укройся.
Я посмотрел на солому, довольно толстый слой. Зарылся в неё, попытался закопать себя. Вроде получилось, стал ждать тепла. А он продолжал смотреть. Я так и уснул, пытаясь поймать его на усталости. Не получилось.
Утром никого рядом не оказалось. Сквозь узенькие горизонтальные отверстия под крышей пробивался яркий солнечный свет, было очень жарко. Во рту снова было сухо. Я сел, прислонился к стене. Стена была очень неровная, наверно из глины, и покрыта чем-то белым.
И только кошачьи хвосты вездесущи...
|
| |
|
| | | |
|
| Айринус | Пятница, 01.07.2011, 17:57 | Сообщение # 4 |
|
Постов: 49
| Я расстегнул две верхние пуговицы, в надежде, что это хоть как-то облегчит дыхание.
— Русский, - позвал афганец со стороны двери. Сказать, что я испугался - значит ничего не сказать. В этом голосе мне послышался щелчок взводимого курка. Я естественно дернулся в сторону, даже свалился на солому. Потом встал, отряхнулся, было ощущение, что этот афганец стоял там все время, но так тихо, что я его даже не заметил. В дверном проеме оставалась черная тень, оттуда на меня смотрели блестящие глаза, отражающие свет почти как кошачьи.
— Русский, - снова заговорил афганец, - голодный.
Он даже не спрашивал, он как будто утверждал.
— Голодный, - подтвердил я, пытаясь незаметно вытереть вспотевшие ладони о брюки.
— Пошли, - он мотнул стволом автомата куда-то в тень дверной арки. Я прошел мимо него, солома как будто пыталась удержать меня своими жесткими веточками-пальцами. Я прошел мимо афганца, почувствовав запах пороха, песка и мыла, обычного детского мыла. Он снова вел меня на мушке, опять под тот же навес. Меня накормили и даже дали кружку чая с запахом костра.
После завтрака мы снова куда-то шли. Где-то вдали слышался стрекот автоматов. Афганцы не реагировали. Те двое шагали впереди, безбородый бесшумно двигался позади, нацелив на меня калаш. На миг я ощутил себя маленькой щепкой, несущейся в потоке ручья. Я оглянулся, не останавливаясь. Наткнулся на все тот же внимательный, задумчивый взгляд. Смерть была примерно моего возраста, имела сильно загорелую кожу и нос с горбинкой, из-под паколы вырывались черные кудрявые волосы. Густые черные брови усиливали общее впечатление грозного солдата. Я снова повернулся вперед, было жарко. В голове крутились ленивые мысли: я запрещал вспоминать прошлое, думал о синем небе, скалах, по которым мы шли.
Все сильнее хотелось спать и все жарче становилось вокруг. Я не заметил, как меня повело куда-то, кто-то крикнул, потом еще пара громких слов. Я упал на горячий песок щекой, ушиб плечо. Солнце продолжала обжигать. Встать не было никаких сил. Надо мной склонились. Затем несколько долгих мгновений спустя мою голову обернули мокрым платком, усадили, спиной о скалы, в рот полилась прохладная вода. Я сделал пару глотков и уже почувствовал себя более живым. Смог сфокусировать взгляд, двое стояли в стороне, нацелив на меня автоматы, передо мной на корточках сидел безбородый с неизменившимся взглядом.
— Русский, идти можешь.
И снова не вопрос, а констатация факта. Я встал, опираясь на ребристую поверхность скалы, нога соскользнула, я снова падал в обжигающий песок, но сильные руки подхватили меня и поставили на ноги. Я даже удивиться не успел, последовал приказ:
— Иди, - афганец мотнул калашом.
А идти стало намного легче, платок спасал. Примерно в полдень мы остановились. Я не знал, была ли это цель нашего путешествия или просто привал. Вокруг оставался все тот же пейзаж: унылый и напряженно-опасный. Меня посадили под нависающим острым углом скалы, там можно было укрыться от солнца. Афганцы чего-то ждали. Безбородый то смотрел на меня, то в сторону высоких гор. Те двое ели какие-то лепешки и тоже смотрели туда. Я вытирал пот платком и еще сильнее мечтал умереть. Все как-то затягивалось.
Воздух завибрировал. Странное клокочущее эхо накрывало ущелье. Афганец отдал какой-то приказ. Двое тут же спрятали еду и вытащили из песка и обломков скал какой-то мешок, в мешке угадывалось что-то продолговатое. Безбородый, кажется, поторопил их. Я смотрел удивленно, и выглядел наверно ужасно глупо. Мешок скинули, под ним обнаружился стингер в приличном состоянии. Безбородый приказал одному сторожить меня, потому что тот сразу же вскочил и направил на меня калаш, другому, похоже, наблюдать за все громче рокочущим небом. Сам он аккуратно вытащил из все той же ямы небольшую ракету, покоцанную, но грозную. Пока до меня медленно доходило, на фоне ярко-голубого неба появился вертолет. Афганец заряжал орудие, четко быстро и слаженно. Что было дальше, я помню, как во сне. Он взвалил его на плечо, что показалось мне сюрреалистичным, такой вес не мог выдержать человек. Что-то крикнул, и афганцы прикрыли уши. Я сидел как пьяный и спокойно наблюдал за происходившим. Прозвучал хлопок, затем появился дым, обволок все вокруг. Страшный гул, рокот, взрыв. Свист разрываемого воздуха. Крики афганцев. Кто-то или что-то кинулось на меня. Жаркая очень жаркая волна лизнула половину лица. Затем провал. Черная бездна поглотила меня, красные всполохи окружали.
Когда я очнулся, то понял, что левая часть лица опухла и страшно болела. Чем яснее становилось сознание, тем сильнее боль. В конце концов, я даже застонал. Тут же щеку накрыли чем-то холодным и влажным.
И только кошачьи хвосты вездесущи...
|
| |
|
| | | |
|
| Айринус | Пятница, 01.07.2011, 17:58 | Сообщение # 5 |
|
Постов: 49
| — Больно, русский, - он продолжал задавать вопросы без нужной интонации.
— Больно, - прошептал я, голосовые связки отказывали, губы болели. В горло полилась вода. Тряпку сдвинули на глаза, и теперь как будто стало легче. Солнце перестало вторгаться в измученное сознание. Я опять не умер. Смерть решила, что еще рано. И сейчас обливала мое лицо водой, прохладной и спасительной. Когда я смог сесть, я увидел вокруг обломки вертолета, покореженные винты и стекла. Еще лежал труп русского пилота, его наверно уже обыскали. Неприятная волна неожиданно поднялась снизу, я еле успел повернуть голову, чтобы не наблевать на себя. Кто-то засмеялся, но не безбородый.
— Идти можешь, русский, - сказал он и встал.
Я ничего не ответил, вытер рот и тоже встал, держась за уступы скал. На солдата я больше не смотрел, старался больше под ноги, чтобы не наступить на какой-нибудь особо острый кусок.
Мы вернулись в тот же аул под вечер. Я не чувствовал ни лица, ни тела. Отсутствовало ощущение голода и боли. Как только я оказался на знакомой соломе, тут же повалился на спину. Я успел рассмотреть, что у безбородого на спине растеклось большое красное пятно, но никаких мыслей на этот счет в голове не появилось. Последние три часа голова было пустой как ведро. Ни воспоминаний, ни желаний – ничего.
— Есть, - сказал афганец.
— Нет, - промямлил я.
— Есть, - повторил он еще раз и теперь я понял, что это был не очередной вопрос без вопросительного знака, а приказ. Я с отсутствующим видом проглотил все, что мне дали и снова лег. В углу потолка заметил паутину. Старую, в ней было много высушенных комочков жертв паука. Я ощутил себя одним из таких свернутых в паутину трупиков. Повернул голову. Афганца не было. Он забрал миску и бесшумно ушел. Медленно начинала болеть щека. Я потонул в сонной дреме.
Ночь снова была холодной. Я проснулся. За стеной что-то шуршало. Я боялся повернуть голову, смотрел в потолок, пока глаза не заслезились, моргнул и медленно перевел взгляд на противоположный угол. Как я и думал, афганец сидел там: автомат на коленях, взгляд устремлен на меня.
— Он вообще спит когда-нибудь, - почему-то вырвалось у меня. Афганец моргнул, и я все понял. Он действительно умел спать с открытыми глазами.
— Солома, - сказал безбородый, - укройся.
Я не пошевельнулся, что-то сковывало меня, налегло тяжелой тушей. Такое ощущение бывает, когда просыпаешься ночью, а у тебя жар. И много одеял сверху. И мама…спит в кресле.
— Убей меня, – сказал я просто.
Это странно подействовало на афганца. Он выпрямился, потом подполз ближе.
— Убей, - снова попросил я.
Я до сих пор не ощущал себя человеком. Моя рука поднялась и схватила афганца за плечо.
— Убей, - прохрипел я, поддаваясь панике, - застрели меня, душман, убей!
Лицо разболелось, что-то потекло по щеке. Я схватил его автомат за дуло и направил на себя.
— Давай, давай, - хрипел я, и что-то горячее стекало вниз по лицо. Глаза афганца сверкали совсем близко, я вставил дуло его автомата в рот и умоляюще, грозно, скорбно смотрел на него, прося Смерть о смерти.
Он вытащил автомат, наклонился. Он целовал меня неумело, прижимая к себе за шею, собирал губами мои слезы, и дрожал все сильнее. Завыла собака, он отпрянул от меня, как будто услышал выстрел. Через мгновение афганец снова сидел в своем углу. Я медленно зарывался в солому. Не хотелось думать и решать. Я отдал жизнь этому человеку, никаких вопросов не было.
Дни потянулись как гильзы на конвейере. В них засыпали порох. Афганец таскал меня за собой почти везде. Передо мной раскрывалась сцена войны, я видел её глазами афганцев. Насколько я понял, Безбородый защищал этот аул, он руководил чем-то вроде маленького ополчения. Они сбивали вертолеты связистов, которые могли пролететь над аулом и заметить его, минировали все подъезды и окраины рядом, обстреливали советские караваны. Лицо зажило, прошлая жизнь: Москва и Дима, родители – все казалось запыленным, погребенным. Я забыл свое имя, я забыл свою профессию, свои обиды. Меня как человека не существовало, я был лишь призраком, ожидавшим, когда Смерть снимет цепи. Афганец продолжал смотреть на меня, но больше ни разу не коснулся. А я чувствовал, что медленно забываю как дышать без него. Он был единственной причиной, почему я еще шевелился.
Наверно, он был авторитетом. Его слушались все. Он мог кормить меня с общего ужина и держать подле себя сколько угодно. Все остальные афганцы называли меня «шурави» и предпочитали держаться подальше. Только однажды где-то на третьей неделе моего пребывания в ауле меня окружили какие-то подростки. Они кидали в меня, равнодушно сидящего все под тем же навесом, камни и кости, и кричали «сиай».
И только кошачьи хвосты вездесущи...
Отредактировано Айринус - Пятница, 01.07.2011, 18:12 |
| |
|
| | | |
|
| Айринус | Пятница, 01.07.2011, 17:59 | Сообщение # 6 |
|
Постов: 49
| Я не огрызался, не защищался, пока кто-то не бросил особенно острый камень, попавший куда-то в глаз. Я всхлипнул, тут же закрыл его ладонью и видел, сквозь пелену, как позади детей появилась фигура сверкающая глазами. Безбородый что-то сказал, не особенно громко, но так чтобы услышали все. Первым трем, попавшимся под его руку, он нащелкал подзатыльники, остальные успели убежать. Мне кажется, им вдогонку он пообещал разобраться со всеми. Затем подошел ко мне, оттянул мою руку от пораженного глаза. Боль пульсировала и волнами расходилась внутри головы. Снова влажная тряпочка прижималась к лицу и успокаивала боль.
Я накрыл своей ладонью его ладонь, прижимающую «бинт» к глазу. Он нахмурился еще больше.
— Держи, русский, - проговорил и отошел в сторону, держа меня на мушке. Я безропотно подчинился.
Запомнился еще один день, вернее было уже темно, вечер. Дни становились короче. Ночи еще холоднее. Мы не спали, смотрели друг на друга.
— Сколько лет, русский, - снова без интонации спросил афганец.
— Двадцать четыре, - ответил я. Что-то похожее на усмешку проскользнуло по темному лицу безбородого. Мир снова накрыла тишина. Сверчки уже смолкли в это время года. Я дрожал от холода, почти стуча зубами.
Афганец дернул плечом и двинулся к противоположному углу. Угол был черный, наверно там жгли костры в холодные зимние ночи, как и сейчас афганец возился там, в каменной импровизированной печи. Неуверенный огонь осветил его лицо, замершие глаза, черные как отверстия от пуль, шрамы. Скоро стало светлее. Я подполз к костру поближе. Протянул руки. Он сидел, сложив ноги в обычной для него позе. Я не смотрел на него, грел руки. Движение в мою сторону не испугало. Я ждал этого. Шершавые, горячие пальцы, словно сотворенные из песка, коснулись моей щеки. Медленно, как будто готовый в любой момент отскочить, афганец потянулся ко мне. Я не шевелился, держал руки у огня, продолжал делать вид, что ничего не замечаю. Его губы коснулись моего виска. Он целовал меня нежно, с надрывной осторожностью, двигаясь как охотник, стараясь не прошуршать ни одной травинкой. Я закрыл глаза, он поцеловал меня в оставшийся шрам после ожога, в мочку уха, в шею. Я откинул голову, открываясь ему, становясь совершенно беззащитным. От него пахло молоком. Сердце билось все сильнее, хотелось отдаться смерти без остатка. Я повернулся к нему, обхватил его шею, поцеловал в обветренные губы. Он поддался было, перехватывая инициативу, но вдруг резко оттолкнул меня с горьким, стыдливым шепотом:
— Мамиу да….мамиу да… – он шептал и мотал головой, я откинулся на спину и смотрел на причудливые тени на потолке. Вот оно какое - существование на грани жизни и смерти. Довольно скоро между нами образовалась странная тишина. Напряженная и такая густая, что казалось её можно нарезать ломтями.
— Как зовут, русский, - он говорил таким голосом, будто ничего и не произошло.
— Сергей, - отвечал я тихо, повернув голову в его сторону. Макушку грел огонь.
— Нельзя, Сергей, - внезапно сказал он, и я услышал укор в этих словах. Укор и стыд.
Я не нашелся, что ответить. Он помолчал немного, а затем, нагнувшись вперед, почти шепотом проговорил:
— Аллах запретил, нельзя.
Мне почему-то стало обидно, и я почувствовал вину. Прошлая жизнь вертелась где-то на заднем плане, все, что в ней произошло я бы с удовольствием стер: и родных, которых я опозорил, и Димку, с которым я…тонул в пороке, привязывая к нам обоим все больше камней. И себя я бы тоже стер из их памяти. Я причинил много боли. Много.
Прошло уже больше месяца моего плена. Утро, становившееся все холоднее, теперь еще и потеряло свой цвет.. В этот день солнце так и не вышло из-за быстро летящих по небу облаков. На улице было довольно пустынно, дул ветер.
— Буря, русский, - услышал я, когда выходил из сарая, ставшего уже родной конурой, - иди обратно.
Я послушно окунулся в солому, вздохнул запахом сухой травы и чихнул. Через отверстия под потолком влетал песок.
— Русский, - крикнул афганец, он продолжал меня так называть, хотя узнал имя, - выходи. Быстро.
Снаружи действительно начиналось что-то грандиозное, меня схватили за руку и не сопротивляющегося куда-то повели. Песок забил глаза, нос и рот. Дышать было почти невозможно, не стало видно даже туч. И вдруг все прекратилось. Мы оказались в глиняной избе, в которой было тепло. Гораздо теплее сарая, в котором я ночевал. Меня посадили в какой-то угол на деревянную скамью. Я прислонился к стене и вяло наблюдал за происходящим вокруг. В избе не было женщин, вообще, кроме нас, оказалось, нет никого. Было сумрачно, ни одного окна, свет исходил от зажженной свечи в руках у афганца. Он поставил её на стол, сел рядом со мной.
И только кошачьи хвосты вездесущи...
|
| |
|
| | | |
|
| Айринус | Пятница, 01.07.2011, 17:59 | Сообщение # 7 |
|
Постов: 49
| — Зима идет, - сказал тихо.
— Почему ты не убиваешь меня? – я решился на такой вопрос. Взял его калашников за дуло. Наши лица были очень близко. В такой освещенности его глаза казались черными, с блестящей влажной поволокой. Он молчал. Не отводил глаз. Затем вздохнул, убрал мою руку с автомата и ушел куда-то вглубь комнаты. Я откинул голову и несильно ударился затылком об стену. Стало совсем мерзко. Решив принять все как данное, я лег на скамейку и закрыл глаза. О стены терлась песочная метель. Кажется, я уснул и проснулся от того, что затекла нога. Сел, свеча продолжала гореть, рядом уснул афганец. Я впервые видел его спящим с закрытыми глазами, он спал, положив голову на руки. Я на цыпочках подошел к нему, за окном продолжала гудеть буря. Склонился над афганцем, тихонечко протянул руку к его волосам. Мне хотелось узнать, такие ли они жесткие на ощупь как выглядят. Он вздрогнул, но я успел почувствовать, что волосы у него на самом деле мягкие. Может быть, кто-нибудь на его месте тут же схватился бы за автомат. Но он вместо этого поцеловал мою руку: пальцы и ладонь. Сейчас мы были оторваны от мира стеной песка вздыбившейся пустыни. Мы были прикрыты песком даже от неба. Он обнял меня. Калашников оставался между нами.
Война.
Мы враждующие народы, в молотилке войны превращались в кости и мясо, в единый фарш. Афганец снял оружие, встал и снова прижал меня к себе. Запрет разливался по его крови как яд в течение многих лет. Отравил окончательно, и сейчас он боролся с виною и со стыдом. Я не отпускал его, хотя ощутил, что его объятья стали слабее. Плотнее прижался к нему.
— Нельзя, Сергей, - сказал он в конце концов.
— Но никого ведь нет, никто не узнает, - я говорил быстро, он пытался отстранить меня, - никто не увидит, никто… забудь, забудь на минуточку.
— Нет, нет, нельзя…
Я отпустил его. Мы стояли лицом к лицу. Я вдруг увидел не человека, нет, воина. Его глаза – как два дула, лицо, не меняющее свое выражение, тело, превозмогавшее боль и запретное желание. И боль от осознания этого растекалась по телу чем-то горьким.
Где-то песок накручивал курганы, где-то сверкало солнце, Москва утопала в слякоти, Диму душили рыдания, старого полковника – вина, я смотрел в глаза своей смерти, ощущая безумное движение реки теней, в которую вливалась моя душа.
— Поцелуй меня, - тихий голос. Кто это сказал? Я? Он? Так и осталось неизвестным. Долгий томный поцелуй. Тихий, мы прятали его от самих себя. Я прятал его от него, чтобы он не корил себя, он прятал его от меня, чтобы не мучить лишний раз.
Я задремал у него на плече, в комнате было тихо, за стеной успокаивалась природа. Свеча догорала.
Время потонуло в зиме. Двигалось медленно и, в то же время, незаметно. Я стал ближе к Безбородому, он смотрел на меня по-другому. Сколько ночей, проведенных с ним наедине, казались мне сущим наказанием. Я мысленно прижимался к нему, мысленно целовал его в губы, в действительности мог лишь касаться его рук, его плеча, несмело гладить по волосам. Жить хотелось сильнее, но я пока не замечал этого.
А тем временем отношение аула ко мне становилось все более злым. Проходили мимо, плюя под ноги, сквозь зубы, бросая какие-то ругательства. Я понимал, что они знают, знают о преступных желаниях безбородого, и считали, что я лишь усугублял ситуацию, для них я был вирусом, чумой, медленно отравляющим их защитника. Я понял, что даже он перестал справляться с ежедневным натиском укоров жителей аула. Вскоре, примерно в конце зимы, мы тронулись в путь. У нас было два осла, на них вещи. Наверно, подумал я, они поехали торговать. Разумеется афганец взял меня с собой. Тогда я не знал, что больше никогда не увижу этот аул, ставший для меня лавовой рекой в ад, в ней сожжены были мои страдания, сомнения и мои страхи.
Этот переход был сложным. Мы шли и шли, и шли, отдыхали, и снова шли. Мы начали жить в пути, прошел один день, второй… Мы шли неделю, а взгляд афганца становился все более глубоким, серьезным и…печальным. И внутренне, где-то глубоко начало зреть подозрение.
И только кошачьи хвосты вездесущи...
|
| |
|
| | | |
|
| Айринус | Пятница, 01.07.2011, 17:59 | Сообщение # 8 |
|
Постов: 49
| Мы дошли. Но это был не большой город с ярмаркой, нет. Это был затерянный в горах аул. Снова. Смотрели на нас тут недружелюбно, настороженно косились на автоматы.
И вдруг что-то резануло слух. Я завертел головой. Один из афганцев крикнул мне что-то, но я не обратил внимание. Я услышал слово «мама». Русское слово «мама», без акцента, сказанного каким-то ребенком. Это слово подняло во мне беспокойство и тревогу. Меня сразу определили в такой же сарай, просто в точности такой же. Оставили одного в соломе. Здесь однозначно было теплее, чем снаружи. Стало клонить в сон. Проснулся я от шуршания. Это явно был не Афганец, он ходит бесшумно даже в сухих ветках. В проеме стоял мальчик лет пяти, не афганской внешности. Мы смотрели друг на друга пару долгих минут, потом я решился заговорить:
— Привет, парень…
— Привет… - ответил мальчик совершенно без акцента.
— Ты русский? – как я хотел услышать…
— Да… - пацаненок подошел ближе, - а ты солдат?
— Да, советский солдат, - улыбнулся я ему, как было приятно слышать родную речь, - а откуда ты тут?
— Я тут живу, - просто ответил парень, - а ты?
— А я…а я в плену.
— У тех троих, что пришли с тобой?
— У того, что без бороды.
Мы разговорились. Я узнал, что Фасиль, так звали мальчика, родился среди гор у русской женщины в этой деревне, в которой русских было больше, чем афганцев. Он много спрашивал: как там внизу, как в СССР живется людям, как я попал в плен. От него я узнал, что безбородого все называют Исмагилом, и пришел он сюда, чтобы меня оставить. Это было неожиданно. Удар под дых. И в то же время я вздохнул облегченно. Умирать не хотелось, открылось что-то другое, другой путь, другие пространства. Я хотел иметь хотя бы шанс видеть Исмагила, пусть даже раз в год. Но моим мечтам не суждено было сбыться, в который раз.
Однажды, где-то через два дня после того как надежды мои начали рождаться внутри, Фасиль пришел заплаканный. Он рассказал, что братья Исмагила, те, что всюду его сопровождали, против затеи брата. Они уговаривают его казнить меня, как врага – застрелить.
— Они сказали, что ты его грех. Как это? – мальчик смотрел на меня большими глазами. Я сидел уже убитый. С оторванным сердцем.
— Понимаешь, он не должен был оставлять меня в живых… брать в плен…
— Что теперь будет? – спросил он после паузы.
— То, чему давно суждено было случиться, - витиевато отвечал я.
Наутро пришел Исмагил. Все эти дни я его почти не видел:
— Вставай, русский, - буркнул он.
Я встал:
— Исмагил, - он замер как вкопанный, - не бойся. Сделай это. Нам только станет легче, - я не знал насколько хорошо он понимает меня, но продолжал говорить, - я искал смерти, Исмагил, я пришел на войну, чтобы умереть. Все пути отрезаны, дома у меня больше нет. Выстрели и все закончится хорошо.
— Пошли, русский, - сказал он насупившись. Я послушался. Мы прошли по аулу, русские смотрели мне вслед, женщины здесь выходили на улицы, хоть и с покрытыми волосами. Я прошел мимо братьев Исмагила, они выглядели довольными. Поступь моя не дрогнула, я весь впитывал последнее утро своей жизни, смотрел вперед, ощущал проблески далеких воспоминаний и потускневших желаний. А сердце в это время обливалось кровью, выло в агонии. Я бы с радостью простился с этим жестоким миром, но как не хотелось прощаться с Исмагилом!
Мы шли примерно пятнадцать минут от аула, зашли за высокие скалы, я резко остановился у ямы, в которую чуть не повалился. Закрыл глаза. Именно в этот момент мне стало страшно, на краю ямы, выкопанной видно специально для таких случаев, или может тут сжигали больных животных?
— Повернись, русский, - я повернулся, с закрытыми глазами.
И вдруг меня обняли. Сильно, до боли в ребрах. Исмагил зашептал яростно:
— Сергей, шкулай, я выстрелю в землю, а ты иди к скалам быстро справа, жди там. Когда солнце будет прятаться, выходи и возвращайся в аул русских. Дальше тебе скажут, тебе помогут.
Я чувствовал, как его сердце колотиться, как раз в такт моему. Я обнял его, до меня дошло быстро, что это наше последнее объятие.
— Живи, Сергей, смерть придет, когда время придет. Пока не пришло.
Он коснулся пальцами моих губ, в глазах-дулах сверкнуло что-то решительное, то за что его уважали и любили. Самоотречение, верность.
— Иди, - шепнул он, - быстро.
Я не смог ничего сказать, будто онемел. Быстро направился за скалы, на которые мне указали. За ними нашлось что-то вроде пещеры, я выглянул из-за края. Исмагил стоял, глядя себе под ноги. Затем неожиданно выпрямился, передернул затвор и выстрелил в песок, почти одновременно сталкивая в яму довольно большой булыжник. Оттуда ослышался глухой удар. Внезапно появились братья Исмагила, он даже не дрогнул. Что-то сказал им, те кивнули. Они исчезли за поворотом. Исмагил запретил себе оборачиваться, я затрясся, смотрел на этот поворот, пока в глазах не закололо. Затем кинулся на землю, свернулся калачиком и зажал рот. Глухие рыдания раздирали мое горло, слезы заливали лицо. Я не слышал ничего и не видел.
Земля вращалась. Все шло своим чередом. Мое тело лежало на земле, новая душа рождалась в огне, в горькой, испепеляющей скорби. Не знаю, сколько я лежал так, глядя перед собой, обездвиженный процессами возрождения. Как будто выпал из этого слоя реальности и плыл где-то между Бытием и Хаосом, дожидаясь, пока последний кусочек паззла не встанет на место, пока художник не поставит последний мазок, пока не заиграет музыка.
Я очнулся уже под вечер. Замерз так, что не чувствовал холода. Сел. Закружилась голова, застучала в висках кровь. Кровь. Я был живым. Я остался в живых. Пережив встречу со смертью, которая сказала, что еще не время. И все-таки это было вовремя. Один Сергей умер, еще тогда на той перестрелке, около трех месяцев назад. Когда над ухом щелкнул затвор.
Я встал и медленно пошел в аул. Русские встретили меня, они уже начали волноваться, не застрелил ли меня Исмагил на самом деле. Они оказались очень добрыми. С почтальоном я оказался в городе, где еще стояла наша часть. Мое возвращение произвело настоящий фурор. Заросший, запыленный, обгоревший, я появился на проходной, как восставший из мертвых. А впрочем, почему как?
Я поднимался по знакомой лестнице, с которой три года назад простился навсегда, открыл дверь ключом, который Дима по-прежнему беззаботно оставлял под щитком. В квартире никого не оказалось. И это было неудивительно. Наверняка, посланная комбатом записка в местный военкомат о том, что я жив и здоров, еще не дошла. Я решил не писать Диме заранее. Зачем здесь всех волновать. Поэтому сейчас я стоял в коридоре дома, действительно моего ДОМА. Почему-то мне понадобилось три месяца на грани смерти, чтобы понять это… Я стоял и вдыхал запахи, рождавшие в груди странную нефизическую боль. Включил свет и вдруг увидел Исмагила в зеркале. Вздрогнул, а потом понял, что просто стал очень на него похож. Волосы отросли и закудрявились, выгорели на солнце, кожа также сильно загорела, щеку украшал ожог, и глаза. Особенно глаза были похожи на его глаза. Как два дула, целящихся прямо внутрь. Я вдруг улыбнулся своему отражению, и внутренний спазм прошел. Глаза улыбнулись мне вслед, значит, возрождение действительно состоялось.
Я снял ботинки, прошелся по всей квартире. А здесь ведь, снаружи, праздновали Новый Год, и вот оно 5 января, а в нашем доме нет ни намека на случившийся праздник. Хотя, Диме тут наверняка было не до праздника, как и мне, ТАМ. Диван вдруг показался таким мягким, таким… Я не заметил, как лег и провалился в сон. Мне снились горы, могучие и древние. Грозные горы, не замечавшие никакой войны. Тихий полет над ущельями и вершинами…
— Сережа! - вдруг крикнули прямо над ухом. Я немедленно вскочил, мне показалось, что началась лавина, что-то накрыло меня и начало душить.
— Сережа, Сережа, Сережа, - не переставал кричать Дима тоненьким голосом на грани хриплости.
— Дим, Дима, успокойся, ну ты чего, испугал меня до жути.
— Испугал? Испугал?! – он замолчал неожиданно, вытянулся, и мне показалось, что сейчас он потеряет сознание. Но он справился, еще раз обнял меня, я поднялся с дивана и прижал его к себе.
— Димка, как я по тебе соскучился, как будто мы с тобой последний раз в прошлой жизни виделись…
Дима молчал, он был бледен и улыбался. Сквозь слезы.
И только кошачьи хвосты вездесущи...
Отредактировано Айринус - Пятница, 01.07.2011, 18:18 |
| |
|
| | | |
|
| Айринус | Пятница, 01.07.2011, 18:00 | Сообщение # 9 |
|
Постов: 49
| — Дима! Дима! - я потряс его за плечи. Он всхлипнул и снова обнял меня.
Он смог говорить только через полчаса. Когда я отпаивал его чаем, что-то болтал о том, как здорово видеть его, быть тут, с ним, и каким фантастическим дураком я оказался, он молча смотрел на меня, следил за мной. Но не так как Исмагил, нет, как Дима, как человек.
— Это действительно ты? – вдруг спросил он шепотом, - это не сон?
— Нет, солнце мое, нет, - я погладил его по голове, поцеловал в губы, и даже сам удивился, как он набросился на меня в этом поцелуе.
— А что же мы сиди? Надо, надо… надо звонить родителям! Они так горюют. Горевали…они…знаешь, готовят похороны, такие масштабные… Надо звонить, звонить, - руки его тряслись, он долго не попадал на нужные кнопки. Наконец мы услышали по громкой связи:
—Димочка? - тихий мамин голос. «Димочка»? Очень интересно.
— Татьяна Николаевна, у меня новость, у меня такое…. – голос Димы срывался, то и дело вместо слов получался еле сдерживаемый счастливый смех.
— Что такое? – в голосе явно слышалась растерянность.
— Сережа, - Дима, как натянутая стрела, посмотрел на меня, - Сережа живой. Он вернулся, живой….
На той стороне линии наступила гробовая тишина. Я испугался, что она может не поверить Диме.
— Мама? – мой голос прорезал эту тишину, с той стороны послышалось неуверенное:
— Сережа?
— Мама, я вернулся, я попал в плен. Но я вернулся. Я очень скучал…
И вдруг услышал издалека, приглушенное, но узнаваемое:
— Таня? Что там такое? Что с тобой?
— Степа…Степааа…. – мать плакала, - Степа, наш мальчик…наш Сережа…вернулсяааа…
— Алло? – неверящее, грозное, что обещал мне этот голос?
— Папа? – Дима молчал, сжимая мое запястье.
— …Сергей?
— Да, пап, это я.
— Ты жив?
— Жив.
— Где ты был?
— Попал в плен к душманам.
— Мы думали...что ты…- послышался кашель, кажется отцу не хватило дыхания. Я перепугался, не хватало еще убить своих родителей всей этой новостью.
— Приезжай, слышишь, немедленно. Мы хотим…я хочу с тобой поговорить.
— Хорошо, пап, сейчас буду.
Отключил разговор и снова обнял Диму, парень дрожал от переполнявших эмоций.
А потом мы мчались сквозь Москву, сквозь людей, я забыл о голоде, об усталости, меня распирало могучее желание жить, которому научила меня сама Смерть.
***
На вершине гудел ветер. Сквозь метель, держась за скалы, шли трое. Двое согнувшись, шли позади. Один, не поддающейся метели, с глазами словно дула автоматов, впереди. В его походке было что-то нереальное. Любой мог сказать, этот человек был рожден для войны, для вечной борьбы: с врагами внешними, с обстоятельствами, с горестями и с пороками внутренними, с сомнениями и желаниями телесными. Он спокойно нес свой огонь, уверенный и непоколебимый. И природа расступалась перед ним, как перед самой Смертью.
Конец.
И только кошачьи хвосты вездесущи...
|
| |
|
| | | |
|
| Vulpio | Пятница, 01.07.2011, 18:01 | Сообщение # 10 |
Постов: 3084
| Айринус, прочитай правила оформления, пожалуйста, и поправь.
oƃǝuǝɹ
|
| |
| |
| Айринус | Пятница, 01.07.2011, 18:23 | Сообщение # 11 |
|
Постов: 49
| Ой, я почему-то подумала, что ориджинал к фику не относится. замкнуло ) щас все исправлю
И только кошачьи хвосты вездесущи...
|
| |
| |
| SF | Пятница, 01.07.2011, 18:35 | Сообщение # 12 |
Постов: 1389
| Айринус, не в этом дело... нужно оформить ШАПКУ ориджа в первом сообщении созданной темы. В Правилах все расписано подробно)
Я с детства немножко дебил. (с)
|
| |
| |
| Айринус | Пятница, 01.07.2011, 18:36 | Сообщение # 13 |
|
Постов: 49
| Уже сделано.
И только кошачьи хвосты вездесущи...
|
| |
| |
| лель | Пятница, 07.10.2011, 01:33 | Сообщение # 14 |
|
Постов: 8
| Очень сильно. Спасибо.
|
| |
| |
| Даэ | Воскресенье, 15.04.2012, 16:17 | Сообщение # 15 |
Постов: 169
| Захватывает дух.
Критик - не профессия, а образ жизни.
Эскапист - не диагноз, а призваниe.
|
| |
| |
